Неточные совпадения
И опять по обеим сторонам столбового пути пошли вновь
писать версты, станционные смотрители, колодцы, обозы, серые деревни с самоварами, бабами и бойким бородатым хозяином, бегущим из постоялого двора с овсом в руке, пешеход в протертых лаптях, плетущийся за восемьсот верст, городишки, выстроенные живьем, с деревянными лавчонками, мучными бочками, лаптями, калачами и прочей мелюзгой, рябые шлагбаумы, чинимые мосты,
поля неоглядные и по ту сторону и по другую, помещичьи рыдваны, [Рыдван — в старину: большая дорожная карета.] солдат верхом
на лошади, везущий зеленый ящик с свинцовым горохом и подписью: такой-то артиллерийской батареи, зеленые, желтые и свежеразрытые черные полосы, мелькающие по степям, затянутая вдали песня, сосновые верхушки в тумане, пропадающий далече колокольный звон, вороны как мухи и горизонт без конца…
Отчего по ночам, не надеясь
на Захара и Анисью, она просиживала у его постели, не спуская с него глаз, до ранней обедни, а потом, накинув салоп и
написав крупными буквами
на бумажке: «Илья», бежала в церковь, подавала бумажку в алтарь, помянуть за здравие, потом отходила в угол, бросалась
на колени и долго лежала, припав головой к
полу, потом поспешно шла
на рынок и с боязнью возвращалась домой, взглядывала в дверь и шепотом спрашивала у Анисьи...
Когда наша шлюпка направилась от фрегата к берегу, мы увидели, что из деревни бросилось бежать множество женщин и детей к горам, со всеми признаками боязни. При выходе
на берег мужчины толпой старались не подпускать наших к деревне, удерживая за руки и за
полы. Но им
написали по-китайски, что женщины могут быть покойны, что русские съехали затем только, чтоб посмотреть берег и погулять. Корейцы уже не мешали ходить, но только старались удалить наших от деревни.
Увидишь одну-две деревни, одну-две толпы — увидишь и все: те же тесные кучи хижин, с вспаханными
полями вокруг, те же белые широкие халаты
на всех, широкие скулы, носы, похожие
на трефовый туз, и клочок как будто конских волос вместо бороды да разинутые рты и тупые взгляды;
пишут стихами, читают нараспев.
Я заглянул за борт: там целая флотилия лодок, нагруженных всякой всячиной, всего более фруктами. Ананасы лежали грудами, как у нас репа и картофель, — и какие! Я не думал, чтоб они достигали такой величины и красоты. Сейчас разрезал один и начал есть: сок тек по рукам, по тарелке, капал
на пол. Хотел
писать письмо к вам, но меня тянуло
на палубу. Я покупал то раковину, то другую безделку, а более вглядывался в эти новые для меня лица. Что за живописный народ индийцы и что за неживописный — китайцы!
Барин помнит даже, что в третьем году Василий Васильевич продал хлеб по три рубля, в прошлом дешевле, а Иван Иваныч по три с четвертью. То в
поле чужих мужиков встретит да спросит, то
напишет кто-нибудь из города, а не то так, видно, во сне приснится покупщик, и цена тоже. Недаром долго спит. И щелкают они
на счетах с приказчиком иногда все утро или целый вечер, так что тоску наведут
на жену и детей, а приказчик выйдет весь в поту из кабинета, как будто верст за тридцать
на богомолье пешком ходил.
— Ну, делать нечего, пойдем, а уж как бы мне хотелось, чтоб не удалось! Что же вчера не
написал? — и Кетчер, важно нахлобучив
на себя свою шляпу с длинными
полями, набросил черный плащ
на красной подкладке.
«Екатерина Ивановна, —
пишет он, — усаживала их (гиляков) в кружок
на пол, около большой чашки с кашей или чаем, в единственной бывшей во флигеле у нас комнате, служившей и залом, и гостиной, и столовой.
Там, слышишь,
на какой-нибудь новооткрытой дороге столкнулись или провалились
на мосту вагоны; там,
пишут, чуть не зазимовал поезд среди снежного
поля: поехали
на несколько часов, а пять дней простояли в снегу.
Лобачевский в своей комнате
писал, лежа
на полу. От беспрерывной работы он давно не мог
писать сидя и уставал стоять.
— Однажды военный советник (был в древности такой чин) Сдаточный нас всех перепугал, — рассказывал Капотт. — Совсем неожиданно
написал проект"о необходимости устроения фаланстеров из солдат, с припущением в оных, для приплода, женского
пола по пристойности", и, никому не сказав ни слова, подал его по команде. К счастию, дело разрешилось тем, что проект
на другой день был возвращен с надписью:"дурак!"
Сравнивая почерки обоих, Иван Сергеевич обратил внимание
на их резкую разницу: один
писал разгонисто, видимо, не только не жалел бумаги, но даже как будто бы формат стеснял его, задерживая быстроту нарождавшейся мысли, когда и перо едва поспевало за их
полетом...
Он взял доклад и
на поле его
написал своим крупным почерком: «Заслуживает смертной казни.
Однажды он особенно ясно почувствовал её отдалённость от жизни, знакомой ему: сидел он в кухне,
писал письмо, Шакир сводил счёт товара, Наталья шила, а Маркуша
на полу, у печки, строгал свои палочки и рассказывал Борису о человечьих долях.
—
Пиши,
пиши, отец мой, — сказал он шопотом, как будто предполагая, что какой-нибудь дух сидит между им и бумагой, и, боясь спугнуть его, без шума, потихоньку сел
на пол. Когда дядя Ерошка бывал пьян, любимое положение его бывало
на полу. Оленин оглянулся, велел подать вина и продолжал
писать. Ерошке было скучно пить одному; ему хотелось поговорить.
… Одно письмо было с дороги, другое из Женевы. Оно оканчивалось следующими строками: «Эта встреча, любезная маменька, этот разговор потрясли меня, — и я, как уже
писал вначале, решился возвратиться и начать службу по выборам. Завтра я еду отсюда, пробуду с месяц
на берегах Рейна, оттуда — прямо в Тауроген, не останавливаясь… Германия мне страшно надоела. В Петербурге, в Москве я только повидаюсь с знакомыми и тотчас к вам, милая матушка, к вам в Белое
Поле».
Я пожал руку бродяге, поклонился целовальнику и вышел из теплого кабака
на крыльцо. Ветер бросил мне снегом в лицо. Мне мелькнуло, что я теперь совсем уж отморожу себе уши, и я вернулся в сени, схватил с
пола чистый половичок, как башлыком укутал им голову и бодро выступил в путь. И скажу теперь, не будь этого половика, я не
писал бы этих строк.
— Боюсь, что могу забыть.
Напишите своей рукой
на журнале. Вот,
на полях.
Воспользовавшись тем, что у нее начали перекрашивать в девичьей
пол, она
написала Бегушеву такое письмо: «Мой дорогой друг, позволь мне переехать к тебе
на несколько дней; у меня выкрашена девичья, и я умираю от масляного запаху!»
На это она получила от Бегушева восторженный ответ: «Приезжайте, сокровище мое, и оживите, как светозарное светило, мою келью!» И вечером в тот же день Домна Осиповна была уже в доме Бегушева.
В 1677 году, созывая воинов и посылая их в поход, Феодор Алексеевич
писал: «Ведомо нам учинилось, что из вас многие сами, и люди ваши, идучи дорогою, в селах, и деревнях, и
на полях, и
на сенокосах уездных людей били и грабили, и что кому надобно, то у них отнималось безденежно, и во многих местах луга лошадьми вытомчили и хлеб потравили».
Теперь он
пишет и
пишет: летом сидит с утра до вечера
на поле или в лесу за этюдами, зимой без устали компонует закаты, восходы, полдни, начала и концы дождя, зимы, весны и прочее.
Начать с того, что Александр Иванович сам склонен был к стихотворству и
написал комедию, из которой отрывки нередко декламировал с жестами; но Аполлон, видимо, стыдился грубого и безграмотного произведения отцовской музы. Зато сам он с величайшим одушевлением декламировал свою драму в стихах под названием: «Вадим Нижегородский». Помню, как, надев шлафрок
на опашку, вроде простонародного кафтана, он, войдя в дверь нашего кабинета, бросался
на пол, восклицая...
В углу зажгли маленькую лампу. Комната — пустая, без мебели, только — два ящика,
на них положена доска, а
на доске — как галки
на заборе — сидят пятеро людей. Лампа стоит тоже
на ящике, поставленном «попом».
На полу у стен еще трое и
на подоконнике один, юноша с длинными волосами, очень тонкий и бледный. Кроме его и бородача, я знаю всех. Бородатый басом говорит, что он будет читать брошюру «Наши разногласия», ее
написал Георгий Плеханов, «бывший народоволец».
О первом она
писала, что ездила
на Капреру, но Гарибальди ей не понравился: он не чуждался женского
пола, но относился к дамам слишком реально.
Граф(кричит). Никакого тут документа нет!.. Мало ли о каких деньгах он мог
писать ей!.. Вот все ваши документы! (Рвет письмо и записку еще
на более мелкие куски и бросает их
на пол.) А я вам повторяю, что с доносчиками и клеветниками я служить не желаю!
Куда деваться двадцатипятилетней вдове, где приклонить утомленную бедами и горькими напастями голову? Нет
на свете близкого человека, одна как перст, одна голова в
поле, не с кем поговорить, не с кем посоветоваться.
На другой день похорон
писала к брату и матери Манефе, уведомляя о перемене судьбы, с ней толковала молодая вдова, как и где лучше жить — к брату ехать не хотелось Марье Гавриловне, а одной жить не приходится. Сказала Манефа...
— Боюсь, — прошептала она, немного подумав. — Гроза убила у меня мою мать… В газетах даже
писали об этом… Моя мать шла по
полю и плакала… Ей очень горько жилось
на этом свете… Бог сжалился над ней и убил со своим небесным электричеством.
«Я требую, —
писал в 1874 году известный немецкий хирург Лангенбек, — чтобы всякий врач, призванный
на поле сражения, обладал оперативною техникою настолько же в совершенстве, насколько боевые солдаты владеют военным оружием…» Кому, действительно, может прийти в голову послать в битву солдат, которые никогда не держали в руках ружья, а только видели, как стреляют другие? А между тем врачи повсюду идут не только
на поле сражения, а и вообще в жизнь неловкими рекрутами, не знающими, как взяться за оружие.
Холод утра и угрюмость почтальона сообщились мало-помалу и озябшему студенту. Он апатично глядел
на природу, ждал солнечного тепла и думал только о том, как, должно быть, жутко и противно бедным деревьям и траве переживать холодные ночи. Солнце взошло мутное, заспанное и холодное. Верхушки деревьев не золотились от восходящего солнца, как
пишут обыкновенно, лучи не ползли по земле, и в
полете сонных птиц не заметно было радости. Каков был холод ночью, таким он остался и при солнце…
Сквозь слезы нельзя было разобрать написанного;
на столе,
на полу и
на потолке дрожали короткие радуги, как будто Надя смотрела сквозь призму.
Писать было нельзя, она откинулась
на спинку кресла и стала думать о Горном.
Александра Ивановна
писала пред старинным овальным столом, утвержденным
на толстой тумбе, служившей маленьким книжным шкафом, а майорша Катерина Астафьевна Форова, завернутая кое-как в узенькое платье, без шейного платка и без чепца, сидела
на полу, лицом к открытой двери, и сматывала
на клубок нитки, натянутые у нее
на выгнутых коленах.
5) Пытаться
писать могут все без различия званий, вероисповеданий, возрастов,
полов, образовательных цензов и семейных положений. Не запрещается
писать даже безумным, любителям сценического искусства и лишенным всех прав. Желательно, впрочем, чтобы карабкающиеся
на Парнас были по возможности люди зрелые, знающие, что слова «ехать» и «хлеб» пишутся через «ять».
В другом стихотворении из цикла «
На поле Куликовом» он
пишет...
— Ну, вот что, голубчик… У меня пляс в среду
на масленице… Тебя бы и звать не следовало… Глаз не кажешь. Вот и этот молодчик тоже. Скрывается где-то. — Рогожина во второй раз подмигнула. — Пожалуйста, милая. Вся губерния пойдет
писать. Маменек не будет… Только одни хорошенькие… А у кого это место не ладно, — она обвела лицо, — те высокого
полета!…
После кинбурнской победы, оправившись от ран, он
пишет: «Будь благочестива, благонравна, почитай свою матушку Софью Ивановну, или она тебе выдерет уши и посадит
на сухарики с водицей… У нас драки были сильнее, чем вы деретесь за волосы, а от пули дырочка, да подо мною лошади мордочку отстрелили, насилу часов через восемь отпустили с театра в камеру… Как же весело
на Черном море,
на Лимане: везде поют лебеди, утки, кулики, по
полям жаворонки, синички, лисички, а в воде стерляди, осетры — пропасть».
В нем вывела по пунктам, что, вследствие варварских и неслыханных гонений ее со двора, лишения ее несколько дней пищи и несколько ночей сна, не взирая ни
на пол, ни
на девическое, сиротское состояние и высокое звание ее, и вследствие неминуемых через то расходов
на переезд, в том числе и за гербовую бумагу
на прошение, которое собиралась
писать, она, нижеименованная Чечеткина, отказывается платить хозяину деньги за двадцать два дня, пять часов и тридцать две минуты.
Не в один только этот день он
писал в письме в Париж, что le champ de bataille a été superbe, [
поле сражения было великолепно,] потому что
на нем было 50 тысяч трупов; но и
на острове Св.
«Ваш сын, в моих глазах,
писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно — жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных
на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Кутузов
писал, что русские не отступили ни
на шаг, что французы потеряли гораздо более нашего, что он доносит второпях с
поля сражения, не успев еще собрать последних сведений.
«Самый амур здесь совершает свой
полет не иначе, как благословясь и в тихом безмолвии,
на бесшумных крылышках, —
писал Пик.